ОТ АВТОРА
Меня зовут Соболев Николай Алексеевич. В нашем роду чередовались мужские имена Николай и Алексей. Мой прадедушка был Алексей Николаевич, мой дедушка был Николай Алексеевич, мой отец был Алексей Николаевич, а я, конечно же, Николай Алексеевич.
В этом повествовании я буду рассказывать о моём дедушке, Соболеве Николае Алексеевиче, который родился в 1899 году, был молодежным руководителем и проповедником в Таганрогской церкви ЕХБ, и который был арестован дважды за свою веру, за своё активное служение, а также и за дворянское происхождение.
Находясь в тюрьме, он вел дневник, в котором описывал все события и переживания за это время. Этот дневник был передан мне отцом, как прямому наследнику, и я решил написать повествование на основе его дневника и рассказам отца и его сестры, а моей тёти Веры.
Однажды я уже написал повесть на основе его дневника, эту рукопись читал мой отец, и читая её, я видел, как он плакал. К сожалению, в связи с переездами на новые места жительства, эта рукопись потерялась. Я долго ждал, надеясь, что она где-то обнаружится. Но она не нашлась. Нашелся лишь черновик, и то не весь. Поэтому я начал писать её заново, используя черновик. Свой дневник дедушка назвал: “Великий путь.” И этой повести я дал это же название. Все имена людей, даты и названия населенных пунктов настоящие. Поэтому повесть эта не художественная, а документальная.
Читая её, вспомните о тех, кто в тяжелых испытаниях остались верными Богу, и чья кровь и слезы были семенем, которое сегодня даёт плод для Царствия Божия. Вспоминая их, поблагодарите Бога за них! И как написано:
“Поминайте наставников ваших, которые проповедывали вам слово Божие, и, взирая на кончину их жизни, подражайте вере их.” (Евр.13:7)
ВЕЛИКИЙ ПУТЬ
Повесть о страдальцах за веру.
ГЛАВА 1. Тревожная весть
Николай Соболев был членом Таганрогской церкви ЕХБ. Его мама Соболева Аделаида Иосифовна, урожденная Хвостова, до революции 1917 года проживала в Санкт Петербурге, была богатой дворянкой и уверовала как и многие дворяне в Санкт Петербурге. После революции её лишили всего имения и она уехала в Таганрог к своему брату Николаю Иосифовичу Хвостову, который к началу революции был начальником Таганрогского морского порта, проживал в собственном особняке по Соборному (Красному) переулку, был членом правления Донского земельного банка.
У неё было два сына: старший Алексей во время революции уехал в Лондон, где и прожил всю жизнь. Младший сын Николай оставался в Таганроге и жил вместе с ней.
Он был активным членом церкви, проповедовал и занимался с молодёжью. Это было опасно, потому что шел 1929 год и многих проповедников и пресвитеров уже арестовали. Николай был не из робкого десятка и свою жизнь доверил Богу. Несмотря на неоднократные предупреждения, продолжал своё служение. Однажды всё-же приехали и за ним.
Это случилось ночью 13 июля 1929 года, когда все уже спали. В дверь громко постучали! Николай и жена его Наталья быстро поднялись, и пока Наталья одевалась, Николай вышел к двери и спросил:
- Кого вам надо?
- Николай Соболев здесь живёт?
Сердце у него оборвалось! Кровь застучала в висках!!! Неужели это то самое, о чем его предупреждали? Жена запричитала, их трое детей от шума стали плакать!!! В дверь ещё раз постучали! Ничего не оставалось делать, как только открывать дверь. Николай открыл дверь и в комнату вошли двое военных в форме и показали документ на обыск.
В доме всё перевернули, но ничего не нашли. Жена и дети плакали, а Николай сидел на краю кровати, опустив голову. Приказали собираться. Ничего не оставалось делать, как собираться. Он не раз думал о том, что это может произойти, не раз обдумывал, как в таких случаях себя вести, но в данный момент сильное волнение охватило его и он никак не мог сообразить, что нужно брать с собой. Военные кричали на него, торопили, видно было, что они не один десяток раз это делали.
Николай собрался, дрожащими руками обнял жену, поцеловал детей и, понурив голову, вышел на улицу. Во дворе стояла машина и они сели в неё. Наташа выбежала за ним, крича и ругаясь, вся в слезах с разрывающимся сердцем смотрела как увозили её мужа.
ГЛАВА 2. Первые переживания
Наташа стояла на ночной улице, смотрела вслед уезжающей машине и ужас отчаяния овладел ею! Она так боялась этого! Она так не хотела, чтобы это случилось с её мужем! Она не раз и просила его и умоляла прекратить служение в церкви, потому что это было очень опасно. Она знала, что уже многие руководители церквей, да и просто активные христиане оказались за решеткой. Она видела неуклонную решимость Николая продолжать служение и в глубине души надеялась, что с ним этого не произойдёт.
И вот это произошло. Произошло так неожиданно, что мысли путались в голове и она не могла сообразить, что же делать. Надвигалась гроза, сверкала молния, гром оглушительно грохотал… но она всё стояла и стояла! Уже начался дождь, постепенно переходя в ливень, а она всё стояла на пустой и безлюдной ночной улице с невыразимой тоской в груди.
Как-то так незаметно перед ней начали проплывать картины прошлой жизни. С мокрой одежды стекали струи воды, с мокрых волос и лица стекало на руки, а она видела себя беззаботной девчонкой, играющей в самодельные куклы, и мечтающей о большой любви и о настоящих детях.
Будущее тогда казалось ей в приятном розовом свете, но жизнь повернулась другой стороной. Родителей рано не стало, муж трагически погиб, попав под поезд, и она решила больше не выходить замуж.
Сейчас она вспомнила и то, как стала ходить на собрание, и хотя многого на понимала, но приятна была та забота и внимание, которыми там её окружили. Там встретилась она с Николаем, который выделялся среди молодежи своей энергией и преданностью делу, которому он служил. Он тогда не раз беседовал с ней о жизни, о Боге, пытался понять её состояние и как-то облегчить её горе.
Но когда он заговорил с ней о любви и о желании жениться на ней, в сердце у неё возникли противоречивые чувства. С одной стороны он был красивым и видным человеком, за него любая пошла бы замуж. С другой стороны, она не понимала его. Не понимала, зачем ему всё это нужно, жертвовать своим временем, здоровьем, лишаться материальных благ и выгод, которые он в своём молодом возрасте мог бы иметь.
А он торопил её. Часто играя с её маленькой дочуркой, он показывал, как они будут дружно жить, как хорошо им будет вместе. Её дочка так привязалась к нему, что однажды даже назвала его папой! И лишь ради дочери она уступила ему! Сейчас она понимала, что не следовало ей делать этого, ведь она так и не полюбила его!
И сейчас в ночной тишине она думала, как будет жить дальше. Ей жалко было мужа, она знала, что ему там сейчас очень тяжело! Но жалко было и себя. Ведь из-за его слишком уж усердного служения в церкви, всё это и произошло. Можно же было как-то избежать этого! Ведь другие избежали, хотя ей больше по душе был поступок пресвитера, который не оставил своего служения до тех пор, пока его не осудили на 25 лет.
Но личная боль затмила всё. Ведь теперь у неё на руках трое детей, чем кормить их, как воспитывать?
Так простояла она в тяжелых раздумьях до утра. Уже забрезжил рассвет, щебетанье птиц уже доносилось до её слуха, а она всё ещё никак не могла поднять поникшую голову… Ведь нужно было жить! Но как?
ГЛАВА 3. Воронок
Никогда ещё Николаю не приходилось ездить на таких машинах. Часто видел их, снующих по городу, и всегда при виде их, сердце сжималось от жалости к тем, кого они возили. В народе эти машины окрестили “Черными воронами” или просто “Воронками”. И они действительно своей черной окраской напоминали тех хищников, которые могли проглотить любого.
И сейчас, оказавшись во чреве этого “хищника”, он почувствовал всю жуть происходящего! С тоской смотрел сквозь зарешечёное окно на пробегающие темные улицы. От разрывов молнии, грохочущего грома и сильного шума дождя, казалось что сам ад открывает свою, дышащую огнём бездну, чтобы живьём поглотить свою жертву.
Других пассажиров он не замечал, и лишь когда их втолкнули в камеру, освещенную тусклым светом, он увидел своих попутчиков. Один из них, совсем ещё молодой паренёк, не находил себе места. В глазах застыл ужас и страх. В отчаянии, ломая руки, он стонал и метался. Двое других были постарше и пытались его успокоить, но видно было, что они и сами нуждались в утешении.
Вызывали по одному. Сначала ушел тот, что постарше. Потом вызвали юношу. Третьим был Николай. За столом напротив двери сидели двое в форме, сзади возле двери стоял ещё один. Сердце учащенно билось! Старался отвечать спокойно, но предательская дрожь в голосе выдавала волнение. Он знал, что, как поётся в песне, “без воли Бога не падёт на землю единый волос с нашей головы”, но нужно было время, чтобы успокоиться и взять себя в руки.
В камеру его привели, когда уже на востоке занималась заря, звёзды одна за другой гасли на небосводе, но он этого уже не видел! В камере-одиночке, куда его привели, можно было видеть лишь холодные стены и сырой пол. Улегшись прямо на полу, он забылся тяжелым сном. В этом сне грезился ему огромный луг и по нему, взявшись за руки, против сильного ветра шли его любимые, жена и дети. Ему так хотелось догнать их и помочь им, но что-то держало и не давало двинуться ни шагу.
ГЛАВА 4. Мама
С трудом преодолевая себя, Наташа зашла в дом, переодела мокрую одежду и решила, пока ещё дети спят, сбегать к свекрови и рассказать о случившемся. Выйдя на улицу, почувствовала свежесть утра. После ночного дождя стояли огромные лужи, деревья всё ещё стряхивали с себя капли дождя. Небо было чистым и ясным, но это не радовало её. Чистая, умытая дождём зелень, бездонная голубизна неба лишь подчеркивали её горе, которым она шла делиться.
Аделаида Иосифовна уже не спала. Эта аккуратная, воспитанная в старых правилах и традициях женщина встретила её на пороге. Увидев ее взлохмаченную, с глазами полных слез и горя, она завела её в комнату, усадила на диван, сама села рядом, и тихо, как бы боясь услышать что-то плохое, спросила: “Что-то случилось?”
Наташу от сознания того, что ей сейчас снова нужно будет вспоминать происшедшее, душили слёзы, и она смогла лишь выдавить из себя:
- Его взяли!
- Кого взяли? Куда взяли? Зачем взяли? – поток вопросов обрушился на неё. Аделаида Иосифовна торопила её, задавая и задавая вопросы! А Наташа не могла ответить. Она понимала, что для матери это будет очень большой удар и она ей очень сочувствовала. И лишь овладев с собою, она произнесла:
- Колю взяли сегодня ночью! Приезжала милиция…
В этот момент она увидела, как побледнела и обмякла, прислонившись к спинке дивана, эта добрая женщина.
Горе, горе матери, теряющей своего сына безмерно! Не вместить его ни в какие рамки, не измерить никакими словами! Сердце матери разрывалось от чудовищной боли, тоски и отчаянья! О, если бы собрать все материнские слёзы в одно место! Океан получился бы! Великий!!! Не смогли бы удержать его ни бетон, ни гранит! Он сокрушил бы всё на своём пути!
ГЛАВА 5 Тюрьма
Прошло несколько дней. Его осудили по 58 статье к трём годам ссылки в Сибирь на вольное поселение. Одновременно с ним были арестованы ещё многие верующие. Всех их после суда перевели в Таганрогскую тюрьму. Часто жены приходили к воротам тюрьмы и приносили передачи своим мужьям. Там у ворот тюрьмы они общались друг с другом и делились своими переживаниями.
Иногда давали им свидания. Осужденные стояли по одну сторону решетки, а их жены по другую. Иногда это было по три семьи сразу. А надзиратель сидел в стороне и наблюдал за ними.
Наташа тоже ходила туда, иногда даже со своими детьми, и носила передачи в распространенных тогда легких плетеных кошелках. Приходилось долго ждать. Передачу и записку передавали в камеру в этой кошелке, а Николай возвращал в ней пустую посуду и в плетеные ручки вкладывал туго свернутые и мелко написанные записки на папиросной бумаге. Дома их извлекали, читали, плакали и делились их содержанием с верующими, которые приходили поддержать в их горе.
Тех, кто получил приговор, ждали отправки. Николай знал, что отправлять будут на север. Он боялся севера, так как жил на юге и о севере знал только по книжкам и по рассказам тех, кто там бывал. Он молился Богу и умолял помиловать его, понимая, что для него это будет нелегкая ноша.
Проходили дни и даже недели, а их никуда не отправляли. Сидеть в камере с обозленными людьми было тяжело, каждый ругался как мог. Атмосфера была удручающей. Николаю хотелось, чтобы уже скорее что-то решилось. Если уже отправлять, то скорее бы. И чем дольше продолжалась такая неопределенность, тем больше молился он Богу о какой-то перемене в его судьбе. В тоске и отчаянии, молясь о милости Божией, он согласился даже отправиться на север, только бы не сидеть в этом обществе неопределенное время.
Видимо, Бог работал с ним, добиваясь его согласия идти на север! И как только он в молитве согласился с любой волей Божией, согласился даже на север, то стали происходить перемены. Их стали готовить к отправке.
Осужденные уже знали, когда их будут отправлять, и когда ночью их стали выводить, чтобы вести на железно-дорожную станцию, у ворот тюрьмы, несмотря на ночь, собралось много народу. Это были родственники заключенных. Они пришли, чтобы попрощаться со своими родными.
Наташа тоже пришла сюда. Пришлось долго ждать. Наконец, стали выводить заключенных. Они с Николаем обменялись взглядами, в которых стояли слёзы. Он пытался улыбнуться, чтобы поддержать её. В ответ у неё ещё сильнее потекли слёзы. Николай шепотом благословил её и всю свою семью, и зашагал навстречу своей судьбе.
ГЛАВА 6. Навстречу своей судьбе
Их погрузили в товарный вагон. Настроение было не очень плохое, потому что было тепло и была надежда на то, что в жизни его что-то изменится. И надежда была, конечно же, на лучшее.
Николай на всю жизнь запомнил этот стук колес, который уносил его из дома в далёкие и неизвестные края. Под этот стук колёс он с горечью вспоминал свою семью, жену Натусю, и особенно своего годовалого сыночка, к которому он так привязался. У них была дочь Ольга от первого брака жены. Они её по-домашнему звали Люкой. Вторая дочь Вера, это уже их совместная кровиночка, которой уже было 6 лет. Она была очень шустрой девочкой и ей часто доставалось из-за её шалостей.
А вот самым младшим был сынок Алёшка, это конечно же, был наследник, хоть всего лишь и годовалый. С ним было связано столько надежд! Он так надеялся, что научит его всем премудростям, которые знал сам. Ну и, конечно же, научит любить Бога и служить Ему! Это была его заветная мечта!
И вот теперь он находится в полуразваленном товарном вагоне и едет всё дальше от своего дома и от своей мечты! Всё это время он не переставал говорить с Богом. Было что сказать Ему, и было что спросить. Он понимал, что много вопросов задавать Богу нельзя, Он Сам знает, что делает! Но всё же, очень хотелось самому понять действия Бога. Зачем Бог отправляет его в Сибирь? Зачем Он лишает его радости семейной жизни? Ведь детям нужен отец, особенно сыну, которого он так хотел воспитать в своём духе!
А жена… Он очень любил её! Он понимал её слабое духовное состояние и так хотел быть рядом, чтобы поддерживать её и направлять к Богу!
А мама… Её старшая и единственная дочь Вера уехала в Югославию и там пропала. Её старший сын живёт в Лондоне, и ничем помочь ей не может, кроме редких переводов фунтов стерлингов из Англии. И вся надежда её была на Николая, который мог бы ей помочь в старости. И вот с каждым стуком колёс, её мечта всё больше рушится!
Поезд шёл очень медленно, подолгу останавливаясь на станциях, да и просто на перегонах. Постепенно становилось всё прохладнее, и по ночам уже чувствовался легкий морозец. Большинство пассажиров притихли и тихонько сидели кто где может. Видно было, что в их душе была глухая ночь! Было полное безразличие ко всему происходящему. Никто не знал, вернется ли когда домой, или нет.
Грустно было наблюдать за ними: жизнь поломана и никакой надежды! Николай в такие минуты ощущал какую-то неземную радость, понимая, что у него есть Бог, Который контролирует его жизнь, и без воли Его, в жизни ничего не случается! А если что-то и случается, то значит, так надо!
Эти два слова: “Так надо!” утешали душу и отвечали на все вопросы! В самые тяжелые минуты Николай повторял их снова и снова, твердя их самому себе: “Так надо! Просто так надо! Если Бог это допускает, то значит, так надо! Так надо, и всё!” И на душе становилось как-то теплей и светлей. Значит, не всё потеряно! Значит, так надо!
Наконец стали попадаться по дороге всё больше домов, в которых жили люди. На горизонте можно было увидеть дымящиеся трубы. Поезд приближался к станции Тюмень. Город показался не гостеприимным: тёмные тучи бежали по небу так быстро, что казалось, что они куда-то спешат и им нет дела до несчастных заключенных. Холодный пронзительный ветер пытался достать до души… плюс крики конвоиров не располагали к хорошему настроению.
Их поселили в большую камеру, где уже было много осужденных. Среди них было 11 православных священников. Николай обрадовался, что хоть с ними можно будет поговорить о Христе и согреть душу в братском общении. Но оказалось, что они так далеки от Бога и настолько сильно сломлены арестом, что из уст их только и слышно было ворчание и проклятия в адрес гонителей. Между собой они постоянно ссорились, никто никому не хотел уступать, и в то же время сплошные постоянные молитвы с поклонами. Прежде чем выпить лекарство, перекрестятся, перекрестят ложку, подует на неё, благословит, а потом уже в рот.
По ночам не давали спать. Ближе всех спал Малицкий, и его раздирающий душу шёпот, не давал сомкнуть глаз. Слышно было бесконечное бормотание: “Святый, святый священомученник Власий, святый священномученник Власий, моли Бога, моли Бога о нас! Святая великомученница, святая великомученница Варвара, моли Бога о нас! Достойно есмь, достойно есмь, яко воистину!” И так без конца!
Конечно, понять их можно, их так научили, но жалко было этих “пастырей”, ведь ни один из них не имел покоя в Боге! Николай попытался поговорить с ними о душе, но видно было, что в душе у них полное неверие, хотя постоянно повторяли свои молитвы.
Как-то на прогулке Николай разговорился с одним из них, так он, без всякого на то вызова, откровенно признал, что духовенство опустилось и потеряло свой духовный облик. С другим пытался поговорить о чистоте церкви, но договориться о чём-нибудь было невозможно, – языки были разные.
13 ноября добавили в камеру ещё несколько человек, всего стало 44. Теперь уже стало 13 священников и один адвентист. Адвентист сразу же сцепился со священникоми, долго спорили. Священники явно проигрывали, но признать себя побеждёнными не хотели. Со стороны было неприятно смотреть на их уловки и отговорки, на беспочвенность всех их рассуждений.
Вечером они договорились атаковать Николая. Сначала Малицкий попросил Николая письменно ответить на вопросы о крещении и покаянии, потом все разом накинулись со своими вопросами, пытаясь убедить и доказать свою правоту. Пришлось задать всего лишь один вопрос об авторитетности Священного Писания, и беседа кончилась тем, что они стали друг друга укорять и друг с другом спорить. За это Николай особенно благодарил Бога, что Он и в этих трудных обстоятельствах даёт видеть Его руку и Его присутствие и что Он не оставляет своего дитя без помощи.
Иногда были очень трудные времена, потому что часто болела голова, туберкулёз позвоночника давал о себе знать, в голове была какая-то тупость и опустошенность, а самое главное казалось, что Бог оставил! В эти минуты не хотелось жить, нападала апатия, страшная смертельная тоска, которая иссушала сердце и мозг и выматывала душу.
Невыносимая скученность и теснота, холодный ветер от окна и голодное существование делали своё дело. Уже не верилось в освобождение, а хотелось одного, чтобы Бог каким-либо путём скорее взял к Себе.
Николай уже несколько раз подавал прошение, чтобы переменили место ссылки, надеясь на улучшение условий или отправки на постоянное поселение, но была зима, стояли сильные морозы и заниматься этим никто не хотел.
В эту ночь через форточку виден был светлый круг луны, напоминающий о воле, о свободе, о той жизни в которой живут его родные и знакомые и сердце как-то сильно заныло и заплакало. Сдерживая рыдания молился Богу, всё существо вопияло к Богу, моля о пощаде и свободе! “Боже, мой Боже!” – молился он! Сжалься надо мною! Как холодно и неуютно на душе, а сердце так жаждет ласки, тепла и участья! Натуся, родная моя, где ты? О, моя родненькая! Неужели больше никогда, никогда я не смогу расцеловать тебя, поплакать у груди твоей, приласкать твою бедненькую славную головку? Господи! Да услишь же, услышь мой стон!!! Утешь и приласкай меня Ты, подари мне эту радость снова быть с моей любимой дорогой Натусей! О, Господь мой, молю Тебя, услышь же, услышь меня!!!”
Мгновенно вспомнил молитву Иисуса в Гефсиманском саду, и… оторопел!!! Как же так!!! Иисус в самые тяжелые минуты борьбы с силами ада мог произнести эти слова: “Отче, не моя воля, но Твоя да будет!” А я… я раскис, сник и хочу, чтобы было по-моему!!! “Господи! Прости меня! Виноват я пред Тобою! Ведь я соглашался на то, чтобы Твоя воля в моей жизни исполнялась, а не моя! А теперь… мне стало жалко себя!!! Прости меня, Христос мой, прости!!!” И в ночной тишине вряд ли кто слышал в камере эти глухие стоны, но слышал их Бог! И сознание этого наполнило сердце и душу! Легче стало дышать и не таким уж беспросветным казалось будущее. Ведь я в руках Самого Бога, чего же мне переживать? О, сколько раз Он учил меня доверять Ему!!!
Вот я просил Его не посылать меня на север, мне этого очень не хотелось, но Он всё-же направил меня туда! Теперь же, когда мне хочется туда, Он не пускает и исполняет мою просьбу! Может от того, что я “прыгаю” и “брыкаюсь”, Он держит меня здесь?
Так рассуждал Николай в ночной тишине и через это пришло озарение свыше!!! Да, это было озарение!!! Это был мощный луч света Божьего, который ставил всё на свои места! Доверие Богу, согласие с Его волей успокаивало и ободряло, надежда расправляла свои крылья, и уже благодарность неслась к престолу Божьему из холодной и сырой камеры.
На следующий день, то есть 16 декабря получил сразу три письма, а днём пришёл начальник и сказал, что те, кто приговорен к ссылке, могут за свой счет отправляться в Тобольск. О, слава Богу!!! Свобода!!! Скорей из-за решетки!!! На волю!!!
И в два часа дня Николай уже покидал мрачные стены тюрьмы! Более пяти месяцев добиральсь сюда из тюрьмы в тюрьму, пока эта последняя не выпустила своих пленников, обреченных теперь на борьбу за выживание в этих холодных краях.
В этот же день, благодаря чудесной помощи Божией разыскал братьев евангелистов и первый раз за все дни скитания ночевал в доме брата Торбова. Брат натопил баню и Николай, истосковавшись по теплу и чистоте, долго мылся и парился, отмывая грязь и прогревая свои суставы. Но после бани ему стало плохо, кружилась голова, от сильной слабости не слушались ноги, еле дошёл до дома! Наутро проснулся весь разбитый и с сильной слабостью во всём теле.
Приятно было лежать в уютной комнате, на чистой постели, но нужно было вставать, так как на сегодня договорились со священниками пойти на базар и попытаться купить лошадь с санями, чтобы отправиться в Тобольск.
До двух часов дня бродили по базару и, наконец купили всё что нужно: лошадь, сани и сбрую. Как радовалось сердце! Как легко было благодарить Бога за всё, за всё!!!
На субботу наметили выезд, но на следующий день случилось неожиданное: Николай взял уздечку, чтобы починить, а когда принёс обратно, оказалось, что лошадь, которую они купили, сбежала! Трудно было в первый момент переживать это, ведь пешком не пойдёшь, а денег больше нет!
Но у Бога были Свои планы! Братья пригласили на собрание и Николай в первый раз после ареста слышал Слово Божие, пел и молился вместе с братьями и сёстрами. Все обстоятельства предал Богу и всем сердцем положился на Него.
Пока он был на собрании, хозяева, у которых ночевали священники дали им денег и они купили ещё лучшую лошадь вместе с санями, а вечером нашлась и первая, которая сбежала. Теперь был выбор, две лошади и двое саней!
Потом пошёл к брату Сергею Александровичу, там был брат из Симферополя и сестра старушка, прошедшая 18 тюрем. Так хорошо и уютно было находиться с ними, прямо уходить не хотелось! Такие они тёплые, милые, сердечные! Вместе благодарили Бога за испытания и за помощь Его в этих испытаниях! Особая молитва была за Николая, ведь впереди его ждал неведомый путь, который мог оказаться последним.
ГЛАВА 7. В Тобольск
В субботу в 12 часов дня Николай с двумя священниками выехали в Тобольск. До вечера успели доехать до села Борки, это 35 вёрст от Тюмени. Там переночевали, и на следующий день ещё до восхода солнца снова тронулись в путь. Ехали через деревню Иски. Мороз стоял очень большой, снегу было очень много. Лошадь с трудом преодолевала заносы, часто приходилось идти пешком. Мёрзли руки и ноги! Мороз проникал под полушубок, всё тело бил озноб, сил не было. В довершенье ко всему, сильно разболелась спина. Священники, видя его изнеможение, заставили залезть в сани и не вылезать, хотя сами тоже уже выбивались из сил. Николаю неудобно было перед ними, но с собою поделать ничего не мог. В голову лезли всякие мысли. Казалось, что это уже всё! Это уже конец! До Тобольска ему не доехать!
Но внутри что-то протестовало, и как бы вопрошая судьбу говорило: “Неужели ты для этого родился, чтобы умереть вот здесь среди этих сугробов снега? Неужели вся твоя жизнь шла к этой точке, которая у тебя станет последней?” Захотелось хоть раз ещё в жизни испытать тепло домашнего очага, хоть издали увидеть родные лица жены и детей, а тогда уже пусть будет то, что будет!!!
Вечер спускался на землю, снег приобрёл лиловые оттенки, суровая природа севера становилась угрюмой и таинственной. Мороз становился ещё сильнее. Скрип снега под полозьями саней смешивался с топотом лошади, чувствовалось почти физическое давление мороза. Николай, лежа в санях и замерзая, видел перед собой открытую дверцу горящей печи. Видел, как треща и разбрызгивая искры, горели поленья, обдавая жаром его лицо. Этот жар распространялся постепенно по всему телу, и, уже не имея сил даже открыть глаза, погружался в сладкую дремоту. И лишь где-то, очень очень далеко, отчаянно билась как птица в клетке мысль, что вот так замерзают люди! Вот так приходит конец!!!
Очнулся Николай от ударов по щекам, это священники пытались привести его в чувства. Сани уже стояли в чьём-то дворе. Лаяла собака. Возле саней хлопотала незнакомая женщина, глядя на Николая, охала и причитала. Общими усилиями завели Николая в хату. Здесь было жарко натоплено. Хозяйка напоила гостей горячим чаем и по телу побежал озноб, кровь хлынула к лицу, потом всё тело, словно тысячами иголок отозвалось на прикосновение тепла. Так в селе Покровском закончился ещё один день пути в Тобольск. Теперь уже позади было 80 вёрст.
На третий день мороз стал меньше. Ехали с остановками. В селе Усолке заехали к местному священнику Павлу Ивановичу Иванову. Он встретил очень радушно, жена угостила чаем с хлебом, а потом дала ухи из налимов. После долгого полуголодного существования, это показалось царской едой. Настроение поднялось, веселее смотрелось на окружающий мир, и несмотря на плохую дорогу и наметенные сугробы, к вечеру подъехали к селу Бачелино. И здесь ещё раз Николай благодарил Бога за гостеприимство, с которой принимали странников местные жители, за доброту людскую, за сострадание к таким горемыкам, как он. Эти люди, несмотря на лютые морозы и глухие края, не утратили душевной теплоты и сочувствия к тем, кто шёл дорогой страданий. Они понимали, что многие ссыльные вовсе не преступники, а лишь заложники огромной машины, которая крушила жизни, коверкала судьбы, одних ожесточая, других раздавливая морально и физически. И они охотно предоставляли ночлег, хотя зачастую и самим было тесно в хате.
На следующий день мороз резко спал. Стало теплее. Крупные хлопья снега кружили в воздухе. Погода была прекрасной, но на душе у Николая было очень скверно. Ведь сегодня был праздник Рождества Христова. Ах, какие это радостные дни были на свободе!!! Дети пели рождественские гимны, рассказывали стихотворения о Младенце! Этого дня всегда ждали с нетерпением. Во многих домах зажигали ёлки, вся атмосфера этого дня была особенной, торжественной. На собрании всегда было много людей, так как приходили и те, кто очень редко посещал Дом Молитвы, были и пришедшие в первый раз. Проповедники говорили как-то по особенному вдохновенно. Весть о Младенце всегда слушалась с затаённым дыханием, хотя многие с детства знали об этом и не раз слышали в собрании.
Особенно волновало то, что для Сына Божия, Спасителя мира двери домов были закрыты, все места были заняты. И каждый думал про себя, что уж он-то этого точно не допустил бы! Сам остался бы на дворе, но Иисусу предоставил бы весь свой дом! Так думали не подозревая, что жизнь испытает искренность этих мыслей.
В этот Рождественский день Николаю было вдвойне горько от того, что те прежние друзья, братья и сёстры, которые, казалось бы, готовы были душу свою положить друг за друга, теперь совсем забыли его. Каждый живёт своею жизнью, своими радостями и печалями, своими заботами и тревогами, а он ушёл из сердца их так легко и просто, как будто там никогда и не был. И лишь только очень немногие продолжают изредка писать письма, иногда вышлют небольшую посылочку. О, если бы они знали, что это значит для изнурённого и физически и духовно человека!!!
В сердце Николая не было обиды ни на кого. Было лишь сознание того, что этим путём шёл Христос и теперь его ведёт за собой.
Пока он так размышлял, сани остановились. На дороге стоял мужчина средних лет и просил довезти его до Булашево. Николай подвинулся и мужчина сел рядом с ним. По дороге разговорились. Николай осторожно заговорил о Евангелии, о Боге, об исполнении воли Божией. Мужчина жадно слушал, сам задавая вопросы. Он был так поражен тем, что есть люди, которые не только говорят о Боге, как их священник, но так и живут.
Когда они въехали в Булашево, мужчина показал свой дом, где он живёт и очень просил Николая заехать к нему, чтобы вместе с женой послушать о Боге, о спасении, о жизни вечной и прощении грехов. Но священник, узнав что здесь недалеко живёт местный священник, направил сани к нему.
Священник принял радушно, усадил за стол, хорошо накормил. За обедом предложил водочки. И хотя никто не захотел, сам он изрядно выпил, после обеда закурил. Жил он богато. Рыженький с быстрыми глазами успевал замечать всё. Николая называл светским человеком.
После обеда, не желая слушать их разговора, Николай пошёл к тому мужчине, которого они подвезли. Там он много беседовал и с ним и с его женой. Видно было, что сердца их ищут Бога, жаждут истины, но в душе оставалась ещё пелена, которую православная церковь ткала в душах своих прихожан. И хотя они прекрасно понимали, что жизнь их священника не располагала их к истинной вере в Бога, а наоборот, даже отвращала, всё-таки вот так, не имея на руках Евангелия, они не могли самостоятельно пойти этой дорогой. Но они обещали Николаю, что они приложат все силы, чтобы найти истину и жить по ней.
Часто потом Николай вспоминал эту семью в своих молитвах, чтобы Бог как-то Своими путями спас их. И лишь только в вечности мы узнаем о судьбе этих душ, бывших так близко к спасению.
До Тобольска оставалось 60 вёрст, но на следующий день проехали только 40. Заночевали в деревне Кремлёвой. Отсюда уже были видны белые здания Тобольска, здесь увидел Николай первые кедры.
Вид Тобольска сразу навёл на грустные размышления, ведь там придётся явиться в управление, а там что скажут, куда пошлют? Но Бог уже научил Николая доверять Ему и он тихо произнёс: “Да будет воля Твоя, мой Господь и мой Бог!”
ГЛАВА 8. Тобольск
28 декабря 1929 года. Второй день в Тобольске. Вчера в 2 часа дня благополучно добрались. В пятом часу Николай нашёл семью Ксенофонтовых. До 9 часов сидели и общались с хозяйкой и с ребятами. В 9 часов пришел муж и они вместе поужинали.
На следующий день пошёл он в управление и получил документы на проживание до 15 февраля. Снял комнату за 5 рублей. Как он радовался этому! Теперь он мог в уединении молиться и петь псалмы!!! Но настал следующий день, последний день уходящего года и в сердце его проникла какая-то опустошающая душу грусть. Стало так плохо на душе, хоть волком вой! Представил, как дома все сейчас готовятся к встрече нового года, а он тут один – одиношенек, никому не нужный скиталец, один на один со своей судьбой. Да, он понимал, что Бог не оставил его, но что-то так сильно давило душу, что даже дыхание перехватывало!
Вдобавок ко всему, на улице мороз настолько окрепчал, что даже нос не хочется высунуть! Пока дожидался полночи, чтобы как всегда на новый год помолиться, написал два письма, одно домой, другое Нине.
Когда подошло время ближе к двеннадцати, Николай стал на колени. Понимая, что стоишь перед Богом, стал благодарить Бога за Его милости и помощь в этих трудных обстоятельствах. Потом какая-то жалость к себе проникла в душу и стало так жалко себя и обидно за то, что многие братья избежали ареста и живут сейчас дома с семьями, а он тут один позабыт – позаброшен! Из уст вырвался стон отчаяния, и рыдания полились через край. Это была такая душевная боль, которую ещё никогда он не испытывал!
Слёзы лились сами собой! Остановить их было невозможно! Вся боль и переживания последнего времени, скопившаяся в душе вырвались наружу, и он плакал, плакал и плакал! Благо, никого поблизости не было и он дал волю своим слезам! Его молитва была полна горечи и обиды. Он молился: “Господи, ведь я тут не по своей воле! Я тут только потому, что хотел до конца быть верным Тебе и моему посвящению! Я здесь только потому, что хотел сохранить совесть свою в чистоте, как я обещал её Тебе в крещении! Я не боюсь ни холода ни одиночества! Я страшно страдаю только от того, что Ты лицо Своё иногда скрываешь и я не чувствую Тебя! Я иногда чувствую страшную пустоту в сердце! Вот что меня пугает! Ведь не хочу я отходить от Тебя, я не представляю себе жизни без Тебя! Но почему Ты, когда мне очень плохо, скрываешь лицо Своё от меня? Пожалуйста, ну не оставляй меня! Ты нужен мне здесь как никогда!”
Постепенно эмоции утихли и мир Божий наполнил душу. Он вспомнил, как Иисус был оставлен Своим Отцом в самые трудные минуты жизни на Кресте Голгофе и понял, что Иисус это понимает, сочувствует и сострадает ему. Сознание присутствия Божия подняло настроение и он запел! Просто стал петь знакомые псалмы, которые обычно пели в церкви. Но сейчас они приобретали особенный смысл. Сейчас каждое слово или куплет открывали свой особенный глубокий смысл, и сердце трепетало от этого! Никогда больше не испытывал он такого счастья от простых гимнов общего пения!
Потом стал просто разговаривать с Богом. Как-то так, просто как Отцу говорил он Ему свои переживания и опасения и Бог действительно дал в сердце такую благодарность Ему за Его заботу и попечение, что сердце наполнилось радостью и покоем. Впереди был новый 1930-й год. Что принесёт он с собой? Но сознание присутствия Божия и уверенность в Его защите, принесла в сердце полное умиротворение, и Николай уснул.
3-го января Николай пошёл в земуправление, где ему предложили работу чертёжника, чертить большие планы. Николай сдал пробу и начальству очень понравилось, но его отправили домой и сказали, чтобы приходил через три дня.
Весь вечер Николай молился Богу, прося Его об этой работе. Ведь это его профессия, которую он хорошо знал и которую он с удовольствием бы делал. Николай очень боялся тяжелой работы, потому что у него была хроническая болезнь позвоночника, вернее даже туберкулёз позвоночника, и при поднятии любой тяжести он давал себя знать долгими и ноющими болями.
Приходили мысли, а вдруг не возьмут на эту работу! Ведь он ссыльный, да ещё такой слабый!!! Где искать другую? И вообще, в этом маленьком городке не так-то и просто найти работу! Дал бы Господь хоть немного заработать, ведь нужно чем-то питаться, да еще и платить за комнату!
Когда он пришёл за ответом, то ему снова предстояло испытание его веры. За это время они нашли другого работника и Николаю было отказано! Как печально было снова оказаться у разбитого корыта!!! Неужели Бог не мог позаботиться о Своём дитяти, которое проделывает этот крестный путь только ради Него? Ведь мог бы Николай также, как некоторые братики в церкви просто “быть помудрее” и избежать ареста и этого положения, в котором он сейчас оказался! Но он доверился Богу и пошёл, не представляя даже, куда он идёт! “Господи! Неужели Ты не мог бы дать мне эту работу? Я же очень просил Тебя!” И как-то так больно – больно стало на душе!!!
На следующий день, то есть 7 января Николай пошёл в Госторг, чтобы попросить у них хоть какую-то работу. Там его выслушали, посочувствовали и направили в судостроительный отдел. Для Николая судостроение совсем не его сфера деятельности. Дома на свободе он работал чертежником – конструктором самолётов, но с судами никогда не имел никакого дела. Но, как ни странно, ему предложили должность чертёжника – конструктора судов, то есть, морских кораблей. Николай не мог поверить этому! Ведь он никогда не чертил суда. Более того, здесь нужно выполнять работу не только чертежника, но и конструктора!!! Ну, и конечно же, здесь и зарплата была не сравнима с той работой, на которую его не взяли!!!
Оказалось, что он молился о той работе, а Бог приготовил для него несравненно лучшую! Вот здесь Николай понял, что все его переживания от недоверия Богу, и если бы он доверил это дело Богу, то мог бы меньше переживать. Это был очередной урок для него от Бога!
Как часто Николаю приходилось благодарить Бога за незначительные мелочи в жизни! Сегодня, например, одна сестра очень постаралась и принесла Николаю мягкую постель. Как он благодарил Бога за это! Для кого-то это, может быть и мелочи, но для его больной спины это было так важно! Николай даже не представлял, что кто-то может вот так облегчить его страдания!!! И в молитве он часто благодарил Бога за эту сестру! А сестра даже не представляла, сколько славы она принесла Богу своим маленьким трудом! В вечности её ждёт большое удивление, когда она увидит награду от Господа, которую она вообще не ожидала!
14 января Николай пошёл как обычно на регистрацию, но на этот раз почему-то ему сказали прийти завтра. Для чего? Что ещё Господь хочет сделать со мной, размышлял Николай! Снова вечер он провёл в молитве, чтобы Бог помог ему принять волю Его и чтобы Бог дал силы и мужества быть бодрым и искренним. Уже 8 дней Николай проработал на своей работе и в принципе его всё устраивало. Только вот опять может быть его ожидает какое-то изменение в жизни. Каждый раз с трепетом ждал он решений начальства о его дальнейшей судьбе.
Николай продолжал жить в комнате у Ксенофонтовых. Как часто сердце его болело за эту семью, нет у них любви и мира между собой! Охладевшие сердца!
15-го января Николаю объявили об отправке в район. Начальство на работе попыталось ходатайствовать за Николая, чтобы его оставили работать у них, но было тщетно! И снова на устах слова: “Господь, да будет воля Твоя!” И несмотря на неизвестность, радость тихая неизреченная наполнила сердце. Как хорошо доверять Богу! Как хорошо слушаться Его! Как хорошо принимать волю Его с радостью!!! Господи, сопровождай меня в этом пути!!!
ГЛАВА 9. Уват
На следующий день Николай выехал в Уват. Туда его направили на новое место жительства. Выехал он с такими же ссыльными в 10 часов утра и приехали в 2 часа ночи. Господь так чудесно позаботился о нём, что на следующий день он нашёл чудесную комнатку и очень уютную. Правда, она немного холодная, но это ничего. Николай просился, чтобы его перевели в село Юровское, там есть верующие, но его туда не пустили. Придется жить одному. Но и за это Слава Богу!
Прошло три дня и Николай загрустил: работы нет, и от безделья всякие мысли в голову лезут. Заняться нечем, и почитать нечего, нет даже Слова Божия!!! А на дворе сильный буран, очень холодно, делать нечего… для его деятельной натуры это большое испытание!
На следующий день получил телеграмму из дома, спрашивают, всё ли благополучно? Оказывается, его письма не доходили домой и родные запереживали о нём. Пришлось снова писать очередное письмо. Не успел он его отправить, как пришло письмо от жены Наташи. Он ласково называл её Натусей. И сейчас сердце его ликовало, так приятно было получить письмо от любимой! И в то же время он очень жалел её. “Бедненькая моя, как трудно ей одной растить детей! Дал бы Господь увидеть её весной, мою радость и моё солнце! Господи, сжалься же надо мной! У меня уже больше нет сил бороться! Уже второй год этого ужасного напряжения! О, до каких же пор, Господи? Ведь я же только человек, маленький и ничтожный!!!”
5 февраля получил очередное письмо от Натуси. Пишет, что мирится со всеми трудностями, лишь бы весной приехать к нему с детишками! Бедненькая, она не знает моего положения, не знает, что такое ссылка, – думал Николай! Да, я без неё здесь пропаду! Одиночество меня сгубит, я не в силах бороться и противостоять натискам сатаны. Дух мой ослаб и нету помощи! Боже мой, Боже мой! Протяни же мне руку помощи и поддержи меня!!!
Так тянулись дни за днями, недели за неделями и месяцы за месяцами. Жизнь проходила в борьбе за своё существование и выживание. Больше всего Николая донимало одиночество и пустота в душе. За долгое время напряженного выживания, в душе накопилась сильная усталость, ничего уже не радовало, ничего хорошего уже не ждал, письма от родных и друзей приходили всё реже и реже… Было понятно, что его постепенно забывают. От этого внутри пробирал какой-то холод! Всё меньше хотелось молиться, всё меньше вспоминал свой дом. Единственное, кого он не мог забыть, – это своих детей, они были совсем маленькими, когда он их в последний раз видел. Младшему сынишке Алёшке было полтора годика, а дочери Верочке почти пять лет. Приёмная дочь Ольга была постарше Верочки на семь лет, но она часто пропадала у родственников её погибшего отца, известной греческой семьи в Таганроге Ликиардопуло.
Единственным светом в конце туннеля было обещание Наташи приехать к нему с детьми, чтобы вместе жить. Это радовало его и наполняло жизнь смыслом. Хотя от этого ему иногда становилось страшно. Здесь он сам перебивается как может, а если приедет семья, то ответственность за них ляжет на его плечи. А условий здесь нет никаких: жилья постоянного нет, работы тоже! Вся надежда на Бога! Может быть Он смилуется и устроит их здесь как-нибудь? Эта надежда грела его душу и заставляла бороться с трудностями ссыльного бытия.
Глава 10. Приехали!
(Воспоминания тёти Веры, дочери Николая)
Папа был выслан в Сибирь в Тобольскую область село Уват. Через некоторое время папа вызвал нас к себе. Мы собрались и поехали с мамой, с братом Алёшей и с бабушкой Аделией в далекий путь.
Мне шел тогда 7-й год, а брату Лёше 3-й. Ехали поездом до Тюмени. Об этом отрезке пути у меня ничего в памяти не осталось. Дальше же до Тобольска и оттуда да Увата мы плыли вниз по Иртышу на белом пассажирском параходике, который назывался “Алексей-буй”
Этот путь мне запомнился хорошо. На параходе в трюме везли партию “шпаны”, то есть, мелких уголовников. Помню, как проводили их по палубе, и как однажды двое или трое из них вдруг вырвались из под стражи и кинулись в воду, надеясь скрыться вплавь. Поднялась суматоха, пароход остановили, а нас детей постарались увести подальше от такого зрелища. Раздались выстрелы, и вскоре я разглядела, как проносили толпой мокрого кого-то, и вниз безжизненно свисала рука.
В течение пути пароход не раз останавливался, чтобы пополнить запасы топлива. На берег спускали трап и матросы цепочкой передавали на борт дрова, заготовленные специально заранее, которые были сложены большими поленицами на берегу.
Пуская черный дым, пароход плыл дальше, шлёпая по воде большими лопастями колёс. Вдоль берегов тянулись леса, кое-где прерываясь серыми пятнами деревень.
Папа встречал нас в Увате. Это село было тогда центром целой округи малых деревень, тянущихся по берегам многочисленных речушек, притоков Иртыша. Все строения там, – это бревенчатые избы, конопаченые мхом, построенные на две половины, в каждой из которых были русские печи с полатями и лавками вдоль стен. Освещение было керосином. Я не очень тогда понимала, откуда и куда мы приехали и на вопросы местных детей отвечала, что мы из СССР.
К нашему приезду папа запёк дикую утку. Встреча была радостной, мы вместе помолились. С обратным рейсом этого параходика, бабушка уехала назад. Мы немного жили в Увате, у папы там была какая-то конторская работа и его там уважали, но вскоре переслали нас в деревню Мишенскую, на противоположный правый берег Иртыша. Деревня цепочкой тянулась вдоль речки Мишиной и фамилии всех жителей там были Мишины.
Местные жители “челдоны” уважали ссыльных, слово “ссыльный” звучало почетно. Видимо, в течение многих поколений сюда ссылали лучших людей ни за что, то есть, за веру или за происхождение. Они несли туда свет и культуру. Жители были простыми честными людьми, поэтому замков на избах тогда ещё не было. Нас охотно пустили на квартиру за небольшую плату.
Жители тогда обеспечивали всем себя сами: сеяли хлеб, лён и сажали картофель. Держали скот, обрабатывали лён и шерсть, сбивали масло. Зерно на муку мололи на деревянных ветряных мельницах с большими крутящимися крыльями. Пекли сами хлеб в русских печах. У каждого имелся в избе ткацкий станок “Кросна” и прялки. Пряли лён и шерсть, ткали холсты, вязали носки и рукавицы.
Холсты выбеливали или красили, катали валенки, шили выворотную обувь “чирки” из бараньей кожи собственной выделки. Искусно делали посуду “туески” всех размеров для разного назначения.
Зимой мужчины уходили в тайгу на охоту, а женщины дома пряли и ткали. Нам тоже пришлось купить корову и сажать картофель. Маме было очень трудно осваивать непривычную работу: доить корову, печь хлеб в русской печи, ну и т.д.
Папа некоторое время продолжал работать в Увате и каждый день ему приходилось два раза переправляться через Иртыш в маленькой двухвесельной лодочке “душегубке”, редко с попутными лодками. Мама очень переживала за него, и в непогоду ходила с нами детьми на берег встречать папу с работы. Стоя на крутом высоком берегу, мама с ужасом следила за ныряющей как щепка “душегубкой”, медленно приближающейся к берегу. Она часто плакала от таких трудностей жизни.
Будучи духовно слабенькой, она не смогла быть для папы нужной поддержкой в это трудное время. Мама верила постольку, поскольку папа был рядом и она надеялась на него. Иногда между ними были размолвки, а потом радостные примирения, и мы дети, тесно прильнув к родителям, все вместе пели псалмы, и папа часто читал Библию для назидания и укрепления. Ещё с тех пор я запомнила мелодии некоторых псалмов и многие библейские истории. У папы там была мандолина и он любил играть и петь псалом: “О, я грешник бедный”.
Часто папа брал меня с собой в тайгу, и там ходили мы по дальним тропам и болотам, собирая грибы или ягоды. Весной это была земляника, а потом черника, брусника и голубика. Иногда мы ходили вглубь тайги вместе с жителями по кедровые орехи. Во время этих походов, папа учил меня понимать и любить всё Божье творение, рассказывал о каждой букашке, о каждом листике. Приучал меня не бояться ничего и быть смелой. Если случалась гроза, папа говорил: “Смотри, какая силища, как грозны гром и молния, как силен и велик наш Господь!”
Братик Алеша был ещё мал для таких походов, он больше был с мамой. Но иногда мы всей семьёй вместе с мамой ходили тоже по ягоды и грибы. Поздней осенью собирали клюкву, даже примороженную. Сушили грибы и посылали бабушке и друзьям в Таганрог посылки с грибами, клюквой и кедровыми орехами.
Суровый сибирский климат, однако, хорошо повлиял на папино здоровье. Он меньше жаловался на боли в спине, и в последствии говаривал, что Бог специально послал его на этот “курорт”! Родителям каждый день приходилось много трудиться. Я помну, как у папы была красно-синяя толстая книга с описанием разных ремесел, и там он вычитывал много интересного и полезного для себя. Из дома ему присылали всё необходимое, что он просил. Так ему прислали линзы, а он сам полностью смастерил фотоаппарат и делал там снимки. Бумагу же, конечно, присылала мама.
Помню как папа наливал зеркала, на ночь наливал на стёкла состав, а утром сливал и получались зеркала. Выпиливал рамочки для фотографий и искусно украшал их окрашеной фуксином цветной ржаной соломой. Местные жители брали его продукцию в обмен на нужные товары или продукты питания. Мама немного шила людям, но ей всё это было трудно из-за непривычной домашней работы.
Мама очень тяготилась такой жизнью, а когда у нас там прибавилось семейство, родилась сестричка Галочка, то всю глубину переживания я тогда, кончно же, и не представляла. Без больницы, без врачей, в той же тесной избе с помощью какой-то бабки, за которой папа бегал в другую деревню. Хозяйка наша тоже помогала, и вообще принимала в нашей жизни теплое участие. Слава Богу, всё обошлось благополучно.
Трудности были большие и постоянные, так как кроме всего прочего, нам не давали обжиться на одном месте, а перегоняли из деревни в деревню, часто далеко.
Помню зимой в мороз пришлось нанимать лошадь с санями, чтобы перевезти весь наш скарб на новое место жительства. Плюс маленький ребенок на руках, да ещё и корову пришлось гнать с собой! Иногда приходилось корову продавать, а на новом месте покупать другую, да и квартиру нужно было искать и начинать всё сначала. Это делалось специально, такое, видимо, было указание властей. По причине этих переселений, папа в Увате уже не работал, а перебивались как могли. Возможно бабушка помогала из дома.
Папа, будучи духовным и культурным, умудрялся находить способы приукрасить нашу жизнь, ободрять и укреплять маму. Ещё занимался он со мной, так как у меня был школьный возраст. Учил меня грамоте, так как школы не было. В одном месте я, правда, немного посещала “школу”. Это была изба с десятком парт и там молодая учительница занималась сразу со всеми немногими детьми из деревни разного возраста с первого по четвертый класс. Но основное образование давал мне папа.
Папа придумывал нам ещё и развлечения. Так зимой к Рождеству притащил из леса ёлку до потолка, всю в шишках, наловил какой-то ловушкой синичек и поползня и они вольно летали по избе и клевали зерна из шишек. Это было очень интересно, а мама ворчала на нас за грязь и непорядок.
Смастерил папа также санки – самокатки, на которые он сажал спереди меня и Алешу, а сам становился сдади на полозья и отталкивался ногой. Так мы все вместе катались с горки.
Помню волшебную зимнюю ночь, сияющее звёздами черное, как бездна, небо. В лунном свете искрилось снежное пространство, был сильный мороз, но безветренно и тихо. Папа катил меня на санках по звенящему крепкому насту. Какое-то величие и торжественность наполняло душу чем-то возвышенным, божественным, захватывающим дух, и в моем детском сознании всё это оставило неизгладимое впечатление.
Эти места были богаты рыбой и зимой ловили её из прорубей и она тотчас дубела, замерзая на морозе. Жирные налимы и стерляди, которых местные жители могли есть мерзлыми сырыми, разрезая как колбасу тонкими ломтиками с горчицей или просто с солью. Мы тоже пробовали такое, но нам это не очень понравилось.
Семью надо было кормить, поэтому, прежде всего нужно было кормить корову. Помню, как папа зимой по льду Иртыша перевозил купленный где-то воз сена! Это было так трудно, воз валился на скользких торосах, лошадь тоже скользила и спотыкалась! Папа так намучился с ним, пока привез домой, что буквально упал и телом и духом в полном бессилии.
Долгая сибирская зима 7 – 8 месяцев, без оттепелей с морозами до минус 40 градусов и больше, наконец к концу мая сменилась короткой весной. Началась кипучая деревенская жизнь, в которой мы тоже принимали участие: копали огород вместе с хозяйкой, чистили скотный двор, и т.д. Когда сажали картошку, в земле находили клыки и кости древних мамонтов, один зуб мамонта долго хранился у нас на память. Со скотных дворов возили навоз на поля, и мы детвора – подростки верхом на лошадях без седла помогали взрослым, которые нагружали навоз на телеги, а мы отвозили. Я охотно принимала участие во всякой работе, и с Алёшей возилась, везде таская его с собой. Мама растила маленькую Галочку, нашу “сибирячку”, кормала нас, хозяйничала в доме. Папа иногда находил какие-то заработки и никогда не забывал семейные молитвы, чтение Слова Божия, пения и занятия с нами детьми.
Однажды мы подобрали выпавших из гнезда двух скворчат. Папа занялся и ими вместе с нами. Мы выкармливали их всякими мухами и букашками, а на зиму папа интересным способом извлёк из муравейника личинки в пищу скворцам прозапас. Они жили у нас два сезона, а потом один утонул в бочке, а другой улетел осенью со стаей и не вернулся.
Папа проделывал для нас всякие опыты и наблюдения за природой. Так однажды поймали ядовитую змею гадюку и она жила у нас в коробке. Мы наблюдали, как она поглощает мышь. Потом папа удалил у змеи ядовитые зубы, а ещё позднее сделал из её кожи футляр для своего ножа – финки. Оружия папе иметь не разрешалось и охотиться он не мог.
В какой-то из деревень у нас были друзья, тоже ссыльные верующие и какое-то время мы могли иметь с ними приятные общения. Помню прогулку на лодке всеми семьями с едой и Библией. Заплывали куда-нибудь в красивую глушь, наслаждались природой, ловили рыбу, пели, варили уху, – это было или в какой-то праздник, или в воскресенье.
Помню обитателей тайги: зайцев, белок, бурундуков, высокие муравейники, – всё вокруг было полно жизни. В верхушках елей стрекотали сороки, иногда где-то очень близко куковала кукушка, и над всем этим какой-то неумолкающий, величественный, глухой шум тайги запомнился мне на всю жизнь.
Помню поход с папой вдвоём далеко на какое-то Черное озеро. Кстати, замечу, что в той местности озёра и лесные реки, впадающие в Иртыш, в отличие от него, имели темную, коричневую воду и даже рыба в них была темная. Это потому, что почва там торфяная и на левобережных заливных лугах местами высились глыбы торфа, на которых мы, дети играли. Эта местность на карте относится к Васючанским болотам. Летом бывали лесные пожары, торф тлел внутри и дымил, местами переходя в открытый огонь, пропаливая в тайге большие лысины и просеки. На этих пожарищах потом хорошо родила земляника.
Поход на Черное озеро начали мы с папой рано утром. Шли по указанным нам жителями еле заметными незнакомыми тропками вглубь леса. Чем дальше шли, тем больше почва под ногами переходила в моховое болото. Тонкий торфяной слой, густо поросший чудесным мхом, кое-где красный от клюквы, отделял нас от бездонной черной глубины торфяных вод. Как только папа не боялся? Я, не понимая, верила ему, а он Богу и доверял Ему свою жизнь, а она часто бывала на волоске!
Наконец перед нами открылось чудесное зрелище: плотно окруженное деревьями и мхами расстилалось неподвижное, как стекло, Черное озеро, а на черной воде плавали царственно – белые кувшинки. Было глухо и жутко, так как земля качалась под ногами. Но мы пробрались к самой воде, уселись на кем-то когда-то брошенную перевернутую лодочку и ловили удочкой маленьких черных рыбок – гольянчиков. Достали удочкой пару водяных лилий и всё это принесли домой уже темным вечером. Мама очень беспокоилась о нас и была рада нашему возвращению.
С братом Алёшей я проводила много времени, везде брала его с собой. Играли на берегу речки и в лодках, привязанных к кольям в воде. Часто переправлялись на другой берег так: я садила брата в лодку, нос поперек реки, с кормы отталкивалась и прыгала в лодку. Она пересекала речку и втыкалась в противоположный берег – заливной луг, сплошь покрытый кочками от копыт коров, овец и лошадей, стада которых паслись вдалеке. Мы бегали по простору луга, а потом таким же образом переправлялись назад.
Однажды я, видно, не рассчитала силы толчка и лодка не дошла до противоположного берега, а повернулась вдоль по течению и её понесло к Иртышу. В лодке не было вёсел и мы плыли и плыли по течению. Уже немного оставалось до устья, когда папа догнал нас и спас.
А однажды мы с другими детьми решили плыть вверх по этой речке, чтобы найти откуда она вытекает. Путешествие наше оказалось неудачным, так как не успели мы миновать нашу длинную деревню, как мальчишки забросали нас камнями, и нашей “экспедиции” пришлось вернуться назад.
Как-то одно время мы жили на левом берегу Иртыша в каком-то хуторе. Там пережили мы один из самых трудных моментов нашей жизни, когда нечего было сварить покушать. Мы с Алешей и другими соседскими детьми играли на свободном уже заливном лугу. Местами чернели торфяные глыбы и мы бегали от одной к другой, взбираясь на них. Возле одной из них увидели небольшое углубление, полное оставшейся после разлива воды. Стали там болтаться и обнаружили там много живой рыбы. Мы наперегонки стали ловить её прямо руками. Я набрала полный подол платья и Алёша немного, и бегом принесли домой. Это оказались караси и мама сварила вкусную уху, а папа призвал всех к благодарности Богу за чудесную помощь в нашей нужде.
ГЛАВА 11. Возвращение домой
Срок ссылки кончался и я слышала разговоры о том, что нам не следовало бы возвращаться назад в Таганрог, а куда-нибудь в другое место. Кто-то писал, приглашал в Нальчик. Мне тогда шел 10-й год, Лёше пять, а маленькой Галочке два годика. Как она у нас росла в тех условиях, я не знаю, так как я больше с Алёшей бегала, а с мамой мало бывала. С Алёшей мы играли и ссорились, и даже дрались, но я всё-равно его жалела и любила. Часто в отсутствие родителей, мы переворачивали в избе всё вверх дном, воевали и дрались, а потом мирились и я спешила всё убрать и навести порядок, чтобы нас не ругали. Но помню, что папа меня частенько наказывал, такая я была неспокойная.
В это же время ещё одна семья верующих оканчивали свой срок ссылки и мы вместе с ними придумали оригинальный способ или план нашего обратного пути домой. Я не знаю, почему не захотели возвращаться на пароходе, но решили купить большую лодку и на ней плыть до Тобольска или как можно дальше на веслах или под парусом. Парусов там никто никогда не видел, а для нас это был дешевый способ добраться до Тобольска.
Вместе сложились и купили лодку, оснастили её холстяным парусом, долго предварительно собирались. Продали корову и всё, что только можно было. Мама нашила одежды, наготовила продуктов, загрузили в лодку весь багаж, папа оформил документы на освобождение, и в один прекрасный день мы, помолясь, отправились в долгий обратный путь.
Этот путь был действительно долгим и трудным, но одновременно был и приятным, особенно нам детям. Мы были послушными и особых хлопот никому не причиняли. Мама только всё боялась, а папа её ободрял. Иногда мы приставали к берегу на отдых, еду или на ночёвку. На правом берегу узкий песчаный пляж отделял от воды крутой глинистый яр, испещрённый дырочками, – гнездами ласточек – береговушек. Кое-где яр был ниже и иногда лес подступал к самой воде. Левый берег был отлогий луг и лишь вдалеке виднелся лиственный лес. Можно много описывать красивую местность безлюдную и немного суровую, это у меня на всю жизнь осталось в памяти.
Несмотря на разные советы и предложения верующих людей, мы всё – же приехали назад в Таганрог. Я считаю это большой ошибкой, потому что здесь папа снова продолжил своё служение и через небольшое время его снова арестовали и приговорили уже не к ссылке, а к лагерям, из которых он уже не вернулся. Но у папы были свои убеждения и была вера в то, что Господь находится везде и что чаши своей нигде не избегнешь. Может быть это и так.
И вот мы снова с Таганроге. За это время мы лишились своей квартиры и какое-то время жили у бабушки в тесноте. Потом друзья нашли нам частную квартиру на окраине. Это был старый флигель и хозяева были детьми давно умерших верующих родителей. Папа снова пошел работать в Промстат, это было теперь довольно далеко от дома. Зарабатывал он мало и бабушка опять нам помогала. Дядя Алёша из Англии продолжал присылать ей тогда доллары или фунты, на которые она могла всё покупать в специальном магазине ТОРГСИНе.
Меня отдали в школу сразу в третий класс по возрасту. Сначала были неувязки с учёбой, но потом всё выровнялось и училась я хорошо. Помню, бабушка и папа говорили мне: “Старайся, учись и веди себя хорошо, будь умницей, не урони честь нашей фамилии!” Мне это как-то запомнилось, на счет чести!
Недолго пожили мы так, как на нас обрушилось несчастье. Летом сильно заболела дизентерией наша маленькая Галочка и буквально сгорела за 3 – 4 дня. Умерла она в возрасте 2,5 года. Мама сильно горевала, плакала, а папа запрещал ей отчаиваться. Не успели её похоронить, как заболели и я, и папа и Алёша, одна мама держалась. Папу положили в больницу, а нам с братом бабушка привозила врача Зак Рафаила Владимировича и он лечил нас. Болели тяжело, особенно Алёша. Он долго отходил, всё сидел на креслице во дворе почти без движения. Наконец мы выздоровели и жизнь потекла по-прежнему, но уже без сестрёнки.
Папа снова проповедовал в церкви, общался с верующими и, помню, учил черчению одного молодого братика Андрея. Мы учились с Алёшей в одной школе номер четыре. Каждое воскресенье бабушка приезжала к нам на обед, она приезжала с полной сумкой продуктов, с ней приходил и её младший брат “дядя Жозя” и мама разрывалась, наготавливая еду на всех. Потом “дядя Жозя” (Георгий Иосифович Хвостов) исчез, его однажды забрали и больше о нём никакой информации не было.
ГЛАВА 12. Новый арест
Из Сибири мы вернулись в 1933 году, а в 1935 опять папу арестовали и больше мы никогда его не видели. Снова носили папе передачи, пытались о нём хлопотать, но всё безуспешно. Одновременно были арестованы многие верующие братья. Помню, что забрали Кошелева Сергея Акимовича, который жил с семьёй недалеко от нас и дружил с нашим папой. Б
Арестовали брата Азарова Ивана, у которого было 6 детей, а также брата Орехова Александра Григорьевича, с которым папа очень дружил ещё с молодости. Арестовали и других братьев, все их жены с детьми часто встречались у ворот Таганрогской тюрьмы и ближе подружились между собой.
Папу осудили опять по 58 статье, но уже на 15 лет с отбыванием в концлагере в Семипалатинске. Брата Орехова тоже на 15 лет, остальных не знаю. В последствии Орехов Александр Григорьевич вернулся из лагерей и долгое время был пресвитером Таганрогской церкви ЕХБ на улице Свердлова.
Трудно нам было без папы. Мама много плакала, но в этих трудностях вспоминала и благодарила Бога за Его мудрые пути, что он сестрёнку нашу Галочку взял к Себе, иначе маме было бы ещё тяжелей жить.
Маме пришлось идти работать, а мы с братом Алёшей учились без присмотра. Но, слава Богу, что папа за время пребывания с нами очень повлиял на нас своей верой живой и своим воспитанием, что мы были хорошо подкованы и не подвержены плохим влияниям, учились хорошо и были послушными.
Бабушка постоянно принимала участие в нашей жизни и материально и в воспитании нас. Она в то время через своих знакомых врачей доставала нам читать хорошие старинные книги, что было очень нужным и важным для нашего становления и образования.
Кроме нас у бабушки были и другие заботы и горести. Забрали и он погиб там, её младший брат “Жозя” (Георгий Иосифович Хвостов), перевели из Таганрога в Ленинград её старшего брата, дедушку Колю (Николай Иосифович Хвостов), но не репрессировали. Переписывалась она со старшей дочерью Верой, которая уехала в Югославию и переживала за её судьбу, а также за своего старшего сына, дядю Алёшу (Алексей Алексеевич Соболев), который ещё юношей работал в английском посольстве и перед революцией уехал вместе с посольством в Англию и жил в Лондоне.
Бабушка была очень деятельной, но с сердцем у неё были неполадки, иногда бывали сердечные приступы и тогда вызывали скорую помощь и помогали ей уколами. Со временем мы перебрались жить к ней, потому что трудно было платить за квартиру. Так жили мы у нее в тесноте долгое время.
Я росла внутренне замкнутой, характер получился скрытный трудный, в основном для себя самой. Я привыкла не рассказывать никому ничего о нашей жизни и особенно о папе, умело обходя эту тему в разговорах. После школы не пошла дальше учиться, хотя способности были, но я знала, что при поступлении куда-либо, нужно было заполнять анкету о своих родителях. У меня и в мысли не было, чтобы в анкете написать неправду, а писать, что отец был репрессирован дважды по статье 58 (контрреволюционная деятельность), это был заведомо провал.
С отцом я переписывалась года 2 или 3, потом наша переписка прекратилась. Папа написал маме, что ему предстоит какое-то переселение и больше писем от него мы не получали. Мама очень переживала и совсем пала духом. Бабушка откуда-то узнала о папиной смерти, но очень долго не сообщала это маме, возможно боясь, что она опять может выйти замуж. Без папы мама быстро ослабела духовно, вера её не оказалась живой и действенной.
Встречаясь с родственниками верующих, арестованных вместе с папой, уже после смерти Сталина, мы узнали, что всех наших погибших отцов посмертно реабилитировали. Кому-то даже дали бумагу такую. Были даже разговоры о том, что государство выдаёт денежное возмещение за кормильцев, незаконно арестованных. Но для уточнения надо было куда-то идти, писать и хлопотать. Бабушка не захотела этого делать, так как не хотела помощи от губителей её сына, тем более, что его уже не вернуть. А мама тем более, всегда была очень нерешительной и слабой, и добиваться чего-то, – это было не для неё.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Так закончилась жизнь одного из безвестных святых, который не кривил душой и не торговался с совестью, и до конца жизни оставался верен своему посвящению Богу в водном крещении, где он обещал Богу свою чистую совесть. Казалось бы, кто видит нашу совесть? Конечно же, можно было бы как-нибудь избежать и арестов и преждевременной смерти! Но он знал, что нашу совесть видит Бог, и предпочёл лучше умереть, чем жить всю жизнь с нечистой совестью.
Его жизнь, страдания и смерть наложили неизгладимый отпечаток на сердце его сына, Соболева Алексея Николаевича, который прожил всю жизнь в служении и который тоже был на волоске от тюрьмы. Он проработал на одном предприятии “Севкавэнергоремонт” в Таганроге более 40 лет, был пресвитером церкви Совета Церквей во время гонений и на него с сорокалетним стажем работы завели уголовное дело по статье “Тунеядство”.
Позже стало известно, что тогда пришло указание из партийных органов посадить его на 3 года. Но администрация города Таганрога и весь Северо-Кавказский регион Советского Союза и Донбасс встал на дыбы! Они говорили, что если посадят Соболева, то вся промышленность Северо-Кавказского региона и Донбасса станет, так как он единственный специалист по электродвигателям большой мощности свыше 100 киловатт. Такие двигатели стояли на всех больших промышленных предприятиях гражданского и военного назначения, которые иногда выходили из строя и ремонтировать их могла только бригада Соболева Алексея Николаевича. Одно время, власти решили выучить специалистов этого профиля, чтобы не унижаться перед баптистом. Но в большинстве случаев, после работы таких “специалистов” приходилось всё-равно приглашать баптиста, чтобы он исправлял их косяки. Был даже такой случай: на одном из металлургических комбинатов не могли запустить электродвигатель большой мощности, который стоял на прокатном стане, и чтобы не обращаться к баптисту, пригласили специалистов из разных городов. Они все вместе, что только не делали, ничего не получалось. Пришлось всё-равно приглашать баптиста. Он приехал, перепаял несколько проводов и двигатель запустился!
Поэтому администрация была против его ареста и отстояла его у прокуратуры. Тогда власти решили вместо него другого посадить, ведь разнарядку нужно выполнять. Стали дело готовить на Амелина Сергея Иосифовича, проповедника церкви, но узнав, что он ветеран Великой Отечественной войны, причем имеющий ранение и награды, от него отказались. Тогда стали дело шить на третьего проповедника церкви Степанова Евдокима Митрофановича. Он тоже оказался не простым человеком, а бывшим работником КГБ и уверовавшим, он тоже не подошел им, так как боялись связываться с КГБ. Тогда взяли простого и хорошего брата Шоху Ивана Максимовича и он отбыл три года только за то, что властям нужно было кого-то посадить.
Прошло много лет. Многое стирается из памяти потомков, но у Бога в Его Памятной книге ничего не забывается. Сегодня христиане стали намного “мудрее” и не многие готовы идти до конца в своем посвящении. Пусть же эта повесть об ещё одном безвестном страдальце побередит нашу душу и наше сердце и побудит посвятить свою жизнь Богу до конца и согласиться на волю Божию, какая бы она ни была для нас.
Песня в Ютубе о страдальцах за веру:
https://youtu.be/UcirfJLvWKM
Меня до глубины души тронуло это повествование.Хотелось бы книгу у себя в библиотеке иметь и детям читать.Благословит Господь вас,дорогой брат Николай Алексеевич и другие подобные труды написать.Будем ждать.